Литература и порнография

Дуб — дерево. Роза — цветок. Олень — животное. Воробей — птица. Россия — наше отечество. Смерть неизбежна. Все мастурбируют.

Это занятие приятное, хотя и бесплодное.

Его прелесть – буквально, церковно – состоит в том, что для него не нужен никто другой. Все современные ухищрения в роде порнофильмов, вытесняющих эротические журналы, или модификаций моряцких ужимок и взаимных прирученных одолжений – только вариации одной единственной темы. Темы индивидуального, лёгкого физического удовольствия.

Удовольствия, за которое не надо платить. Ради которого не приходится потрудиться. Схватили то, что под рукой и – в путь.

Удовольствие, которое не может повлечь существенных перемен.

Оно присутствует в нашей жизни гораздо шире, нежели в одном только сексуальном аспекте.

Самая суть его – в легковесности. И всякий раз, как кто-нибудь пытается найти путь полегче, пытается, по выражению Уайльда, хочет наслаждаться, – чем-угодно – не платя за это.

Объесться конфетами после обеда; покурить – одну, две, три подряд; пересмотреть глупую комедию про американских тридцатилетних подростков… – разновидностей неполовой мастурбации не счесть – имя им Легион.

Поэтому разделим мастурбацию на физическую и нефизическую – ментальную, душевную, духовную.

Первая тешит плоть без выгод для неё, но и без пошлин.

Вторая – разум, дух (назовите, как сочтёте нужным) без пользы для него.

А скорее даже и во вред. Ибо об онанизме известно, что тот, кто слишком в нём усердствует, не так старается найти партнёра и рискует ослабить чувствительность и уже в подлинном сексе, для которого и потрудится же нужно, находит меньше радости, чем в его самодельном эрзаце.

В «Алисе в зазеркалье» Л. Кэролла была чудная фраза, сказанная Алисе Чёрной Королевой: «А чтобы оставаться на месте, нужно бежать изо всех сил».

Это верно относительно физики теле. Т. Черниговская часто поминает в своих выступлениях, что человек, который пролежит на диване достаточно долго, разучится ходить – ибо мышцы его одряхлеют без движения и усилия, не говоря о мозговых процессах.

Но это верно и о той незримой части нас самих, для которой предназначена литература.

К ней примазывается когорта единокровных поставщиков однообразной продукции. Именно продукции, потому что создана она не для чтения – и, конечно, не для наслаждения, а для потребления. Их отличительной чертой обыкновенно бывает то, что никакой иной цели отыскать нельзя, кроме удовольствия автора. Художественной задачи там и не стоит, мастерством и не пахнет. Психология? – нет, они об этом не слышали. Правдоподобие? Личный рисунок речи? О чём вы, помилуйте.

Напротив, всё будто пропитано и запятнано. Неудовлетворённость так и сочится из всех щелей. Намёк: простушка и растяпа, обворожительный богач, умопомрачительная страсть. Или: неудачник, стечение обстоятельств, небывалое могущество. Всё грубо, шаблонно, неумело, скабрёзно.

Одни это пишут левой пяткой в многотомные, безлики серии ради гонораров.

Другие – усердно и кропотливо, убегая беспросветного разлада быта и безукоризненной неспособности его наладить.

Есть и читатели, которые привержены таким сериям, таким авторам. Для которых условная Жанна Желанная не случайная оплошность, не вынужденная мера, – больница, бедная библиотечка, безделье; дачная электричка, жара, заняться нечем – а сознательный регулярный выбор.

Им хочется, им непрестанно хочется поглаживаний определённых участков (ну пусть) сознания, на которые они гарантированно получат определённый отклик. И чем чаше поглаживали, тем больше они хотят вновь.

И в этом нет ничего плохого. Так же как в пачке чипсов, случайно съеденной раз в год под настроение. Любому, полагаем, время от времени хочется окунуться в беззаботность Жюль Верна или забежать на полчасика на Бейкер-стрит. Любому может захотеться отдохнуть – вытянуть ноги и ни о чём не думать. Зарифмовать «любовь» и «кровь», «морозы» и «розы».

Но речь идёт о постоянном пристрастии, об устойчивой склонности открыть книгу фанфиков и то ли прочесть очередняк, то ли выплеснуть. О склонности, ведущей к тому, что человек расстраиваться запрету приводить в примерах на ЕГЭ комиксы, перестаёт запинаться о несогласованные определения и сам начинает ими мыслить, говорить, писать.

В сущности, о планомерном упадке, добровольной деградации.

Всё это не имеет ни малейшего отношения к литературе. Одно то, что нечто написано, напечатано, проговорено, – не делает это нечто литературой.

В её задачи не входит удовольствие. Регулярное, тёпленькое. Она не обязана нравится и быть приятной.

Она подобна стихии.

В луже, конечно, стоять теплее, чем в горной речке, чем в море. Но от этого она не перестаёт быть лужей.

Она подобна отточенным химическим процессам нашего организма. Подобна любви.

В подлинном смысле, весе и значении этого слова – сколь бы ни было скучно в очередной раз повторять – она есть нечто превосходящее и читающего, и пишущего.

Вследствие этого превосходства она обогащает. Какие деньги может дать нищий ничему? А какие может дать богач?

И дело не в том, умнее или нет писатель читателя – это не имеет значения. Дело в том, что литература всегда умнее. И читателя, и писателя.

Она потребует задуматься, потребует вчувствоваться. Она потребует времени, сил. Она не оставит безучастным. И пусть произведение (п)окажется непонятным. Тем лучше, раздумывая над ним, читатель рискует лучше понять и себя, и своё недоумение, и, наконец, то, что его вызвало.

Она подарит наслаждение.

Ибо чем отличается наслаждение от удовольствия? Степенью. Качеством. Постоянством. Любой, кто занимался каким-то делом достаточно долго и вследствие этого достиг определённого мастерства, поймёт это. Часы за инструментом, на протяжении которых вы расставляете пальцы, путаете клавиши, разбираете и разучиваете какую-то вещь – лишь подготовка к тому, что вы будете её играть. Ещё играть, и ещё играть. Усилия, положенные на время, освободят от усилий, освободят от трудностей. Останется игра – свободная, лёгкая, верная. Останется лишь исполнение, лишь музыка. И в этой свободной музыке лежит наслаждение. Оно не уйдёт, даже если позабыть и пьесу, и технику. Оно во всей своей чистоте прибывает с исполнителем всегда.

Во всей своей чистоте и силе наслаждение от чтения, которое неопытные могут спутать с воспоминанием, ибо не привыкли к восприятию произведения в целом, -- останется с читателем. С каждым, кто удосужился читать. Кто имел смелость и упорство посягнуть на нечто, по видимости, его превосходящее.

Мелочи вроде словарного запаса, огранки мысли, мифической общей образованности примешиваются к чтению, но, как побочные дети в запутанных семейных романах позапрошлого столетия, не отвлекают от центральной линии наслаждения.

Всё то, что ему не соответсвует, что с заученной улыбочкой пестрит по обочинам тротуара и пытается отвлечь любовника, спешащего на долгожданное свидание, своими прелестями на развес, -- всё это мы зовём порнографией.

Она в неисчислимом обилии скатывается на воображаемых весах насущного противопоставления литературе в противоположный ей конец, не может перевесить. В Принципе. И не должна перевесить в каждом отдельном случае.